И все-таки смотреть этому существу в глаза было не так уж плохо. Страх ослабевал, становилось понятно: нужно только открыть окно и сказать: «Давай, Дэнни, заходи» — и уж тогда страх пройдет совсем, ведь ты будешь заодно с Дэнни, заодно с остальными, заодно с ним. Ты будешь…

Нет! Вот так они до тебя и добираются!

Марк с трудом отвел глаза, на что у него ушли все силы.

— Марк, впусти меня! Я приказываю! О н приказывает!

Марк опять двинулся к окну. Ничего не поделаешь — отмахнуться от этого голоса не было никакой возможности. Марк оказывался все ближе, и злобное мальчишеское лицо за окном задергалось, кривясь в предвкушении. Черные от земли ногти заскребли по стеклу. Придумай что-нибудь! Быстро! Быстро!

— Ехал Грека, — хрипло прошептал Марк. — Ехал Грека через реку, видит Грека: в реке рак. Зря махал руками Грека и вопил "Там вурдалак!”

Дэнни Глик зашипел.

— Марк! Открой окно!

— На дворе трава, на траве…

— Окно, Марк! Так о н приказал!

— …дрова. Раз дрова, два… — Мальчик слабел. Шепчущий голос словно бы проникал сквозь его баррикады, повелительно приказывая. Взгляд Марка упал на стол, захламленный игрушечными монстрами, теперь такими нестрашными и глупыми…

…и внезапно сосредоточился на части этой панорамы, отчего глаза мальчика слегка расширились Пластмассовый упырь шагал через пластмассовое кладбище, и одно из надгробий имело форму креста.

Не задумываясь, не прикидывая (взрослый — например, отец Марка, непременно потерял бы время и на первое, и на второе, что и прикончило бы его), Марк схватил крест, крепко зажал в кулаке и громко сказал:

— Тогда входи.

Лицо за окном залилось хитрым торжеством. Окно скользнуло кверху, Дэнни ступил в комнату и сделал два шага вперед. Изо рта несло неописуемой вонью — запахом выгребных ям. На плечи Марку опустились холодные, белые, как рыбье брюхо, руки. Дэнни по-собачьи склонил голову на бок, верхняя губа обнажила сверкающие клыки.

Марк со злостью размахнулся и ткнул в щеку Дэнни Глику пластмассовым крестом.

Раздался крик — страшный, нечеловеческий и… беззвучный. Только эхо в коридорах сознания и покоях души Марка подхватило его. Торжествующая улыбка на губах принявшего обличье Глика существа превратилась в зияющую гримасу агонии. Бледная плоть задымилась, на какую-то секунду Марк ощутил, что и сама она расступается подобно дыму — а потом тварь извернулась, отпрянула и не то вынырнула, не то вывалилась из окна.

Все кончилось. Словно ничего и не случилось.

Но крест на миг воссиял яростным светом, как будто внутри него шел подключенный в сеть проводок. Потом сияние померкло, только перед глазами Марка остался синий отпечаток. Сквозь скрип половиц мальчик явственно различил щелчок выключателя в спальне родителей и голос отца:

— Что это было, черт возьми?

Через пару минут дверь спальни Марка отворилась, но мальчику хватило времени привести все в надлежащий вид.

— Сынок? — тихо позвал Генри Питри. — Не спишь?

— Наверно, — сонно отозвался Марк. — Приснился плохой сон?

— Кажется… не помню.

— Ты кричал во сне.

— Извини.

— Чего ж тут извиняться. — Генри помедлил и из более ранних воспоминаний о сыне, маленьком мальчике в голубом стеганом костюмчике (мальчике, причинявшем гораздо больше беспокойства, зато более понятном), извлек слова: — Попить хочешь?

— Нет, пап, спасибо.

Генри Питри окинул взглядом комнату, не в состоянии понять бросающего в дрожь ощущения угрозы, с которым проснулся и которое еще не прошло —ощущения, что на волосок от них прошла беда. Нет, все было нормально. Окно закрыто. Все на местах.

— Марк, что-нибудь не так?

— Нет, пап.

— Ну… тогда спокойной ночи Дверь закрылась. Отцовские ноги в тапочках спустились по лестнице. Марк позволил себе обмякнуть от облегчения и запоздалой реакции. У взрослого тут могла бы случиться истерика, у ребенка чуть старше или моложе — тоже. Но Марк чувствовал, как почти незаметно, постепенно, ужас выскальзывает из него, и вспомнил: так в прохладный день обсыхаешь на ветру после купания. Когда ужас ушел, его место заступила дремота.

Прежде, чем полностью отключиться, Марк обнаружил, что не в первый раз думает о странности взрослых. Чтобы прогнать свои страхи и уснуть, они принимают слабительные, спиртное или снотворные… но у них такие ручные, домашние страхи: работа, деньги, что подумает учительница, если я куплю Дженни одежку получше, любит ли меня еще моя жена, кто мои друзья. Как они бледнеют рядом с теми страхами, какие щека к щеке лежат с каждым ребенком в его темной постели! Сознаться в них, надеясь, что тебя полностью поймут, можно только другим детям. Для ребенка, которому каждую ночь приходится иметь дело с неким существом, живущим под кроватью или в погребе, с существом, выделывающим антраша за самой гранью видимого и плотоядно глядящим на малыша, нет ни групповой терапии, ни социальной или психологической помощи. Ночь за ночью повторяется один и тот же поединок, а единственное лекарство — итоговое окостенение образного мышления… которое называется "стать взрослым”

Вот такие мысли проносились у Марка в голове коротенькими, несложными стенограммами. Мэтт Бэрк накануне ночью столкнулся один на один с таким же созданием тьмы — и его свалил сердечный приступ, вызванный испугом. Этой ночью Марк Питри оказался лицом к лицу еще с одной тварью — и десять минут спустя лежал в объятиях сна, все еще некрепко сжимая в руке пластиковый крест, словно младенец погремушку. Вот чем мальчик отличается от мужчины.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. БЕН (IV)

Было воскресное утро — яркое, омытое солнцем воскресное утро, десять минут одиннадцатого. Бен уже начинал серьезно тревожиться за Сьюзан, и тут зазвонил стоявший у кровати телефон. Он схватил трубку.

— Где ты?

— Расслабься. Я наверху, с Мэттом Бэрком. Который требует, чтобы ты, как только будешь в состоянии, порадовал его своим обществом.

— Почему же ты не зашла…

— Я заглянула к тебе чуть раньше. Ты спал, как ягненок.

— Тут на ночь дают всякую дрянь, чтоб отключить больных и спокойненько красть всякие разные органы для таинственных пациентов-биллионеров, — сказал Бен. — Как Мэтт — Поднимайся, сам увидишь, — ответила Сьюзан и, не успела она повесить трубку, как он уже влезал в халат.

Мэтт выглядел много лучше — можно сказать, он снова помолодел. Возле койки сидела Сьюзан в ярко-синем платье. Когда Бен вошел, Мэтт поднял руку в знак приветствия.

— Тащи сюда вон ту руину.

Бен пододвинул к кровати один из ужасающе неудобных больничных стульев и уселся.

— Как самочувствие?

— Гораздо лучше. Слабость… но лучше. Вчера вечером у меня брали кровь из вены, а утром дали на завтрак яйцо-пашот. Обхохочешься. Репетиция комедии «ты снова дома, старина».

Бен легонько чмокнул Сьюзан и заметил, что лицо у девушки напряженно-спокойное, словно внутри — связующий каркас из тонкой проволоки.

— После того, как ты вчера вечером мне позвонила, произошло что-то новое?

— Я ничего не слыхала. Но я ушла из дому около семи, а Удел по воскресеньям просыпается немножко позже.

Бен перевел взгляд на Мэтта.

— Вы готовы обговорить положение дел?

— Думаю, да, — сказал Мэтт, немного подвинувшись. Надетый ему на шею Беном золотой крест ярко блеснул. Кстати, за это спасибо. Здорово успокаивает, хоть я и купил его на еженедельной распродаже у Вулворта, в отделе нераспроданных остатков.

— А ваше состояние?..

— «Стабилизировалось» — таким неискренним термином воспользовался доктор Коди, когда осматривал меня вчера после обеда. Судя по кардиограмме, которую он забрал с собой, это был просто-напросто легкий сердечный приступ… без образования тромба. — Мэтт откашлялся. — Ради самого Коди надеюсь, что так и есть. Поскольку дело было через неделю после того, как он меня обследовал, я мог бы содрать с него через суд семь шкур за нарушенное обещание. Он замолчал и спокойно взглянул на Бена. — Он сказал, ему попадались такие случаи как результат сильного потрясения. Я помалкивал. Правильно?