— Спасибо, Майк, — сказал Каллахэн и посмотрел на ясное небо. — Трудненько придется.

— Наверное. Долго?

— Десять минут, не больше. Я не собираюсь затягивать муки родителей. У них впереди еще довольно страданий.

— Ладно, — сказал Майк и пошел в дальнюю часть кладбища. Он перепрыгнет каменную стенку, пойдет в лес и съест поздний обед. Из долгого опыта Майк знал: последнее, что хотели бы видеть скорбящие родные и близкие на третьей остановке — отдыхающего могильщика в измазанной землей одежонке. Это вроде как портило сияющие картины бессмертия и жемчужных врат, которые рисовал пастор. у стены, огораживающей кладбище с тыла, Майк остановился и нагнулся обследовать упавшее вперед сланцевое надгробие. Он поднял плиту и, когда смахнул землю с надписи на ней, опять ощутил легкий озноб:

ХЬЮБЕРТ БАРКЛИ МАРСТЕН октября 1889 — 12 августа 1939 Тебя во тьму угрюмых Вод забрал тот Ангел Смерти, что Светильник держит, из бронзы сделанный, за дверью золотой. а под этим, почти стертое тридцатью шестью сменами морозов и оттепелей: дай Бог, чтоб он лежал спокойно Майк Райерсон отправился в лес посидеть у ручья и перекусить, но его так и не оставила смутная тревога, причин которой он никак не мог понять.

Когда отец Каллахэн только начинал учиться в семинарии, приятель подарил ему вышивку гарусом. В те дни эта вышивка заставила Каллахэна разразиться испуганным смехом, но с годами казалась все более верной и менее богохульной: «Господь, даруй мне СТОЙКОСТЬ принимать то, что я не в силах изменить, УПОРСТВО менять то, что могу и ВЕЗЕНИЕ не на…ться слишком часто». Все это — староанглийскими буквами на фоне восходящего солнца. сейчас, стоя перед теми, кто оплакивал Дэнни Глика, он снова вспомнил это давнее кредо. двое дядюшек и двое двоюродных братьев мальчика вынесли гроб и опустили в землю. Марджори Глик, в черном пальто и черной шляпке с вуалью, сквозь дырочки которой виднелось похожее на творог лицо, стояла, покачиваясь и вцепившись в сумочку, как в спасательный круг. Отец заботливо обнимал ее за плечи. Тони Глик стоял отдельно от жены, потрясенное лицо выражало полный разброд мыслей. Во время отпевания в церкви он несколько раз принимался озираться по сторонам, словно желая удостовериться, что и впрямь присутствует среди этих людей. Лицо Тони было лицом человека, убежденного, что видит сон.

“Церкви не оборвать этот сон, подумал Каллахэн. — Так же, как никакому спокойствию, упорству и везению на свете. А на..ться Глик уже на…лся." Он окропил гроб и могилу святой водой, освящая их на веки вечные.

— Помолимся же, — сказал он. Слова из горла выкатывались мелодично, как всегда — в блеске или тени, у трезвого и у пьяного. Скорбящие склонили головы.

— Господи, Владыка! Твоей милостью в вере прожившие вечный покой обретают. Благослови могилу сию и пошли ангела Своего хранить ее. Когда предадим мы тело Дэниела Глика земле, прими его в свет лица Своего и со святыми Своими дай ему возрадоваться в Тебе навечно. Ради Христа, Господа нашего, аминь.

— Аминь, — пробормотали собравшиеся, и ветер унес обрывки слов. Тони Глик оглядывался широко раскрытыми загнанными глазами. Его жена зажимала рот платком.

— С верою в Иисуса Христа мы благоговейно приносим тело этого ребенка в его человеческом несовершенстве на погребение. Помолимся же с верою в Господа, дающего жизнь всему живому —да возвысит он это бренное тело к совершенству и да прикажет святым ангелам принять душу его и ввести в райскую обитель.

Он перевернул страницу требника. В третьем ряду толпы, имеющей форму широкой подковы, принялась хрипло всхлипывать какая-то женщина. Где-то в лесах за кладбищем чирикнула птица.

— Помолимся же за брата нашего Дэниела Глика Господу нашему Иисусу Христу, — сказал отец Каллахэн, — который рек: «Я — воскресение и жизнь. Кто верует в меня — и после смерти жив будет, и всяк живущий, кто уверует в меня, никогда не претерпит страданий вечной смерти». Господи, Ты оплакал смерть Лазаря, друга Своего: облегчи же наше горе. С верою молим.

— Господи, услышь молитву нашу, отозвались католики.

— Ты воскресил мертвого, дай же брату нашему Дэниелу жизнь вечную. С верою молим.

— Господи, услышь молитву нашу, откликнулись они. В глазах Тони Глика словно бы забрезжило что-то — может быть, откровение.

— Брат наш Дэниел очищен крещением, дай ему общество всех святых Твоих. С верою молим.

— Господи, услышь молитву нашу.

— Он вкусил от плоти и крови Твоей, даруй же ему место за столом в Своем царствии небесном. С верою молим.

— Господи, услышь молитву нашу. Марджори Глик со стонами закачалась из стороны в сторону — Утешь нас в горе от смерти брата нашего, пусть вера наша будет нам опорой, а вечная жизнь — надеждой нашей. С верою молим.

— Господи, услышь молитву нашу.

Пастор закрыл требник.

— Помолимся же, как учил нас Господь, — спокойно сказал он. — Отче наш, который на небесах…

— Нет! — пронзительно крикнул Тони Глик и стал проталкиваться вперед. Не дам забросать моего мальчика землей!

Потянувшиеся остановить его руки опоздали. Тони секунду качался на краю могилы, потом фальшивая трава смялась, подалась, он упал в яму и со страшным тяжелым стуком приземлился на гроб.

— Дэнни, вылезай! — взревел Тони. — Батюшки! — сказала Мэйбл Уэртс и прижала к губам черный шелковый траурный платок. Светлые глаза жадно впитывали увиденное — так белка запасает на зиму орехи.

— Дэнни, черт побери, а ну перестань выкаблучивать, мать твою!

Отец Каллахэн кивнул двум мужчинам из тех, что выносили гроб, и те шагнули вперед. Однако лягающегося, заходящегося криком и подвывающего Глика удалось извлечь из могилы только после того, как вмешались еще трое, в том числе Паркинс Джиллеспи и Нолли Гарднер.

— Дэнни, прекрати сейчас же! Ты напугал маму! Ну, ты у меня получишь березовой каши! Пустите! Пустите… к моему мальчику… пустите, раздолбаи… аххх, Господи…

— Отче наш, который на небесах…снова начал Каллахэн, и другие голоса подхватили, вознося слова к равнодушному щиту неба.

— …да святится имя Твое, да наступит царствие Твое, да будет воля Твоя…

— Давай, Дэнни, иди ко мне, слышишь? Ты меня слышишь?

— …как на небе, так и на земле. Хлеб наш ежедневный дай нам сегодня и прости нам…

— Дэнннниии…

— …долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…

— Он не мертвый, не мертвый, пустите меня, засранцы несчастные…

— … и не введи нас во искушение, но избавь от зла. Во имя Господа нашего Иисуса Христа, аминь.

— Он не мертвый, — всхлипывал Тони Глик. — Не может этого быть. Ему, мать вашу, всего двенадцать.

Он бурно разрыдался и, несмотря на державших его мужчин, покачнулся вперед с опустошенным, залитым слезами лицом. Упав на колени у ног Каллахэна, Тони ухватил священника за брюки испачканными землей руками.

— Прошу вас, верните мне моего мальчика. Пожалуйста, перестаньте меня дурачить.

Каллахэн мягко взял его голову в ладони.

— Помолимся же, — сказал он.

Глик, сотрясаемый сокрушительными всхлипами, привалился к бедру священника — Господи, утешь этого человека и жену его в их скорби. Ты очистил это дитя в водах крещения и дал ему новую жизнь. Однажды, может быть, и мы присоединимся к нему, навсегда разделив радость небесную. Молим во имя Иисуса. Аминь.

Каллахэн поднял голову и увидел, что Марджори Глик лишилась чувств.

Когда все уехали, Майк Райерсон вернулся и уселся на край раскрытой могилы доесть полсэндвича и подождать возвращения Ройяла Сноу.

Хоронили в четыре, а сейчас было почти пять часов. Тени удлинились, косые лучи солнца пробивались теперь из-за высоких дубов на западе. Этот дрочила Ройял обещал вернуться самое позднее в четверть пятого — ну, так где он?

Сэндвич был с сыром и болонской колбасой — любимый сэндвич Майка. Впрочем, других он и не делал: вот одно из преимуществ холостяцкой жизни. Он дожевал и отряхнул руки, уронив несколько хлебных крошек на гроб.